маски.
Он устало садится на деревянный табурет, чуть мотая головой - уже видно, как отходят швы в районе ушей и лба.
В темной комнате притягательно поблескивают грани большой шкатулки, стоящей на столе перед человеком. Единственное зеркало завешено непроницаемой черной тканью - невозможно сказать, висит ли оно всё ещё там или давно превратилось в пыль и рассыпалось.
Человек замирает, прислушиваясь - действительно, почти неслышно скрипят желтоватые нитки на лице, словно грозятся лопнуть.
Он берет в руки канцелярский нож и крайне осторожно, на ощупь срезает человеческую маску со своего лица. Маска эта хранит воспоминания целой жизни: ненависть, обиду - маленькие морщинки на лбу; счастье и смех - вязь в уголках глаз; и даже любовь - отпечаток её на всём лице.
Краска около верхней губы - там, куда его так любили целовать, - потрескалась, показав белую основу; веко левого глаза стало почти прозрачным, обнажая черный провал; ну и, конечно, истерлись нитки. Швы, верно, было очень заметно, - он рассеянно поглаживает правую щеку: но никто так и не заметил. Или только сделал вид?
Так или иначе, мастер кукольных дел задумчиво переводит взгляд на полку с красками и лаками, уже зная, что ими не воспользуется. Незачем.
Он ухмыляется своим настоящим - наверняка, безобразным - ртом и ломает маску о колено.
Осколки проскальзывают между пальцев и беззвучно падают на пол.
Мастер неспеша открывает шкатулку, сдувает несуществующую пыль с нового лица и ловко пришивает тонкими скользкими нитками к своему собственному.
Он тянется рукой к ткани, скрывающей зеркало, и дергает ее.
В отражении весело кривляется красивый мальчик, то капризно надувая губы, то улыбаясь так, что швы на скулах скрипят.
Когда зеркало снова закрыто, и выключен свет, видно, как сжимает губы в тонкую, стремительно бледнеющую полоску прежнее лицо, превращаясь в прошлое на пыльном полу.